Галерея работ
Юность
Античная поэзия
Социум
Зрелые годы
Семья
Портрет
Пейзаж
Натюрморт
Алфавитный
указатель
 
 
 
Родилась в Москве в 1955 г.
Окончила Московский полиграфический институт в 1978 г.
Член МОСХ с 1984 г.


Внимание! 

Открылся новый сайт Мары Даугавиете: WWW.MARAS-PICTURES.COM



Посвящение в таинство живописи


 Не является ли произведение искусства посланием к далекому времени? К кому-то, пусть говорящему на другом языке и живущему в неузнаваемо изменившемся мире, но все же могущему воспринять язык образов, знаков, несущих информацию. Не так уж мы изменились за несколько тысячелетий сами, чтобы не понимать оставленных нам древними народами, египтянами, вавилонянами, греками, китайцами, инками знаков. Это чудо — проступание через века мысли, эмоции, всегда таинственный след - прикосновение руки к камню или дереву, драгоценное наследство нам, живым, хотя бы его крупицы! Рядом с нами (со мной) пошла ко дну, самоуничтожилась только что цивилизация, воплощенная в жизнь утопия. Утонула на наших глазах, и мы, живые свидетели погибшего мира, плаваем на обломках крушения. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые — его призвали всеблагие, как собеседника на пир!» Наше свидетельство не должно утонуть вместе с нами, кануть в небытие. Может, смысл моего существования в том, чтобы сохранить эти исчезающие крупицы бытия для будущего, чтобы останками нашего мира были бы не только неперевариваемые природой целлофан, пластмассовые обломки быта и куча металлолома. Мы долго спали, в счастливом неведении, не желая проснуться. А ведь могли и не проснуться, так и сойти "в эту бездну", куда уже упало столько живых, из сна в небытие. Однако, нам дано было пробудиться, увидеть, осмыслить. Водоворот событий закрутил, поток толпы понес по течению. Как падение Алисы сквозь землю, так длится в своей бесконечности наше пробуждение, о многом можно подумать, да и по сторонам посмотреть. Несемся сквозь жизнь и пребываем в неподвижном созерцании одновременно - медитация на пиру у бессмертных. А живопись — это доступное, старое, как мир, традиционное средство показать кусочек изменчивой жизни, остановить мгновение. И пусть в этой задаче есть много наивности - детская вера в свои силы и детская радость от игры, необходимый двигатель творчества. Ну, а реализм - это, по-моему, свойство человеческого глаза, радость узнавания, ведь даже в расположении звезд на фоне темного неба, человек видит фигуры и сюжеты. Быть слишком понятным совсем не страшно, главное, чтобы тебя поняли.

Мара Даугавиете

 

Два мира Мары Даугавиете

 

Это имя не из тех, что сегодня у всех на устах. Живопись Мары Даугавиете, традиционная по материалу (холст, масло), сдержанная по ее выразительным средствам, обращена лишь к внимательному, воспри¬имчивому и воспитанному главу. Нельзя сказать, что у художницы тихий голос, камерная манера. Однако она и не из тех, кто хватает зрителя за горло (или хоть за полы). Здесь нет перенапряжения связок, стремле¬ния перекричать кого-либо. Нет экспрессии, подавляющей гармонию, ревущего цвета. Эта живопись не поражает, по ищет сочувствия, к которо¬му готов бывает далеко не каждый зритель нынешних шумных выставок.

Зато я думаю, что это имя — надолго. Это не фейерверк, что, отсверкав в небесах, гаснет, оставляя вместо себя сизый дымок. Мне кажется, что оно, напротив, возрастает. Очень медленно, но зато неуклонно. У ее живописи есть внутренняя наполненность и достоинство. Индивидуаль¬ность не внешняя, не одной только живописной манеры, а способов осоз¬навать и ощущать жизнь, мыслить и чувствовать. За нею –прочная система внутренних ценностей: эстетических, духовных, моральных. Ис¬кусство Мары — философское, но без философствования, значитель¬ное, но без ложной монументальности и пафоса.

Мара Даутавиете - художница картины. В основе каждой ее рабо¬ты, большой или малой, - не непосредственное впечатление, не этюд с натуры, но целостное представление о каком-то жизненном явлении или проблеме. Ее искусство весьма чувствительно к состоянию окружающего мира, общества, социальной среды. Чувствительно, но отнюдь не склон¬но к прямому, зеркальному отражению. В редких случаях картина реа¬гирует прямо на событие: "Погром в Баку" (1989). Обычно же худож¬ница умеет найти зримую и емкую форму для воплощения самого духа времени. Форму, разумеется, метафорическую, но очень наглядную.

Таковы, скажем, несколько се картин со спящими людьми, спящими публично, целой толпой, то на пляже (1983), то в каких-то безликих залах ожидания... Эмоционально точный образ всей застойной эпохи: сон тяжкий, неудобный, отягощенный, видимо, давящим кошмаром. «Сон разума» который - по Гойе – «порождает чудовищ». Впрочем, этих чудовищ Мара здесь не изображает. Она деликатно избегает нажима, демонстративности. Чудовища - до поры - лишь подразумеваются.

Однако толпа вскоре проснется и обернется сама чудовищем — мно¬гоголовым, агрессивным, опасным. Ярость толпы — одна из узловых тем живописи Мары Даугавиете. А в картине «Экспансия» (1986) перед нами и те, кто организует и направляет эту ярость. В резком свете прожекторе их агрессивность уже впрямую воплощается в аллегориче¬ской фигуре чудовища.

«Сон разума» -современный общественный разброд, кризис ценно¬стей социальных, нравственных и духовных, раскрывается порой впря¬мую, в современных сюжетах - в разгуле толпы погромщиков, в страш¬новатых, забитых торговцами и нищими пространствах московских под¬земных переходов. Но часто он же проступает в аллюзиях, предстает в образах мифологических («Уран»), библейских («Содом»), евангель¬ских («Изгнание торгующих»). Теряя здесь злободневность внешнюю, сюжстно-бытовую, эта тема социального безумия получаст тем самым общезначимый, философски-всеобщий смысл.

В любом случае нравственная позиция художницы сомнений у зрителя не вызывает. А между тем она вовсе не ставит себя судьею над этой жизнью, откуда-то свысока взирающим на ее безумства и бедствия. Она сама среди своих персонажей, здесь же, среди нас: подхватываемая смер¬чами страстей, жертва среди жертв, песчинка среди тысяч. Ее собствен¬ный чуть шаржированный профиль нет- нет, да и мелькнет в буйной толпе. Если судит она, то скорее себя, чем нас, видит себя и белой, и черной ("Автопортрет с двойником", 1987), не боится показать свои тревоги, душевную раздвоенность, слабость.

Но все-таки сам строй этой живописи - уравновешенность замкну¬тых в себе плотных композиций, строгий ритм, ясная пластика и обобщенный, твердый, чуть угловатый рисунок говорят о внутренней крепости ее мира. Художественный язык Мары Даугавиете, очень предметный и конкретный, лишен импрессионистических эффектов бегущего света, мгновенности беглых впечатлений, так же как и экспрессионист¬ской разорванности, истерических выплесков страсти. Ее краски плотны и будто неярки, но насыщены внутренними контрастами, напряженны ми отношениями глухо-зеленых и синеватых тонов к сернисто-желтым или розовато оранжевым. Художница строит живопись устойчивых со¬стояний — физических и духовных. За ней чувствуется определенная традиция, интерес к плотной живописи старых мастеров, больше всего, больше всего, видимо, к Северному Возрождению и, может быть, к слегка примитиви-зированному провинциальному барокко.

Это мир определенных, строго отобранных ценностей, выверенных, взвешенных и очень личных. Не в последнюю очередь это ценности сво¬его ближнего, малого мира: любовь, дети, духовное единство семьи. Свой дом, где все с малых лет художники. Сама Мара в восемь лет расписала свои первые майоликовые блюда (ее мать — известная московская керамистка). Ее две дочери увлеченно рисуют, пишут акварелью. Творче¬ская атмосфера дома утверждается и выставками, в которых они участ¬вуют все вместе: Мара, ее муж, тоже живописец, талантливый портре¬тист Георгий Уваров и обе девочки. Здесь экспонируются живопись, акварель, керамика, а также самодельные игрушки и книжки, сделан¬ные родителями для детей или самими детьми. И наконец — семейный кукольный театр, где играют все четверо. Выставки эти называются «Семейные игры».

Этот малый домашний мир образует второй, не менее важный круг тем в живописи Мары Даутавиете. В нем - якорь ее устойчивости по¬среди бурления внешней, всеобщей жизни. От этого, при всей буднично¬сти сюжетов, ощутимая символичность этих камерных холстов, их со¬средоточенная внутренняя значительность. Важны не конкретные сюже¬ты — игры детей, самоуглубленная тихая работа взрослых, но строй жизни, устойчивость ее размеренного течения, прочность семейной тра¬диции.

С монументальной возвышенностью разрешена в картине «Эпитафия» (1989) интимная тема: двое обнаженных, сама художница и ее муж, лежат тесно сплетенные в тихом сне. Здесь царит ясный покой взаимно¬го доверия и теплоты, удивительное для откровенного сюжета целомуд¬рие.

В иных работах активизируются семейная память, латышские дере¬венские корни московской художницы, возникают патриархальные об¬разы ее хуторской родни. Тема памяти ушедших поколений, душевного единения с ними, с какой-то наивной наглядностью воплощена в неболь¬шой картине «Кладбищенский праздник» (1989), где процессия людей с цветами в руках очень дружелюбно встречается у кладбищенской стены с толпой одетых в саваны скелетов...

Два мира в холстах Мары Даугавиете, казалось бы, отрицают друг друга: драматический, буйный мир общественных страстей и бедствий и устойчивый домашний мир семейных традиций, творчества и любви. Однако порознь мы их не ощутим и не поймем до конца. Лишь в их столкновении раскрывается смысл творчества художницы. Их хрупкое равновесие - и есть ее внутренняя тема.

Мир дому ее!

Юрий Герчук. 1995. Январь

Приглашение к жизни

 

Живопись Мары Даугавиете известна посетителям московских выставок с конца 70-х гг. Она без сомнения таит в себе открытия и удовольствия не только как образец стиля, но и как собрание идей, как целостное художественное явление. Мара Даугавиете находится в самом расцвете творческой активности. Созданное ей к настоящему времени столь велико, богато и разнообразно, что не может быть охвачено одним взглядом. Потребуется немало страниц серьёзного текста, чтобы описать и систематизировать столь значительный и глубокий материал.

Но помимо многих возможных подходов – из того, что лежит на поверхности – весь корпус произведений Мары можно и необходимо рассматривать, как дневник. «Дневник», написанный в красках, маслом на холсте. Он включает в себя не страницы, но сотни замечательных этюдов, пейзажей, натюрмортов, портретов и многофигурных композиций символического содержания.

Символизм живописи Мары Даугавиете осознаётся не сразу, вернее, не сразу формулируется и не быстро облекается в слова. Скорее всего, это связано с особенностью письма, которая лёгкостью своей вводит в заблуждение: не игра ли это?

Безусловно, игра, но игра, требующая от «водящего», да и от всех участников предельной отдачи. Если игра - жизнь, то лишь глупец бывает несерьёзен.

В каком-то смысле Мара переложила свою личную историю, свою реальную жизнь на язык живописи, пересказала и продолжает пересказывать её. В этой жизни-живописи, в этом живописном дневнике, как в пересозданной, возвышенной реальности живут мама и папа – известные московские скульпторы (Луция Даугавиете и Владимир Циммерлинг), друзья – студенты, а потом выпускники Полиграфического института, преподаватели, юноши и девушки; возлюбленный, а затем супруг, московский живописец Георгий Уваров, две дочери – уже взрослые, Мара и Майя, домашний кукольный театр, черная кошка, резной старинный буфет, как произведение архитектуры, проникшее в интерьер; горы, облака; изысканные, свободные и строгие – вечные деревья; малый мир предметов, начиная от мягких игрушек и кукол, сшитых совместно с дочками, и кончая фамильным серебром, сияющим на холсте настоящим волшебством.

Самый быт Мары – меня всегда это поражало – построен, как собрание предметов, готовых стать частью постановки, войти в натюрморт, дополнить портрет, получить свою маленькую или значительную роль в сложном действии очередной картины. В доме Мары не «носятся» с предметами, как частью достатка или благосостояния, но пользуются ими, как символическими многоцелевыми объектами, живыми участниками волшебного представления.

Простая чашка является здесь чем-то большим, чем обычный предмет обихода, а простое чаепитие становится символическим действом. Я осознаю это, пожалуй, только сейчас, припоминая не редкие, но и не частые визиты в дом Мары. Может показаться странным, но они всегда становились для меня событием. Мара умеет встречать так, что чувствуешь себя причастным к чему-то важному, быть может, выходящему за рамки твоего сегодняшнего понимания. При этом речь не идёт о какой-то искусственной ситуации, напряжении, возникающем из недоговорённостей или каких-либо иных ложных посылок, какими полнится жизнь огромного числа людей. То, что я ощущал в доме Мары, я бы назвал чувством ясности и значительности простой человеческой жизни.


В центре созданного ей мира находится художник, она сама, автор, как действующее начало, как герой и в то же время объект наблюдения. Ранняя и одна из наиболее характерных работ этого направления - «Я, мама и Паля», 55х75, холст, масло. Мара помещает себя в сердцевину мизансцены, максимально сближая фигуры персонажей: её окружают уснувший за позированием человек и мама, в задумчивости подошедшая вплотную к мольберту. Вся сцена и действия художника, буквально зажатого между холстом и портретируемым, показаны с известной долей иронии, временами заглядывающей в её живопись. Здесь уже в полной мере раскрывается внимательный и чуть ироничный взгляд художника, который говорит о внутренней свободе, и позволяет видеть ситуацию со стороны.

Нужно заметить, что ряд тем и сюжетов найдены и сформулированы Марой уже в ранний период творчества, в конце 70-х – начале 80-х. К этим темам и сюжетам она возвращается почти каждый год, иногда не по одному разу. От работы к работе меняется пластика, набор элементов, появляются и исчезают персонажи, меняется свет и цвет. Объяснить это можно тем, что в рамках «канона», разработанного сюжета, легче исследовать формальную сторону живописи, что всегда было важной задачей для художника.

Но постепенно эта повторяемость и избирательность определяют образный строй живописи, формируют Мару как своеобразного, оригинального мыслителя.

Как уже было сказано, в центре, воссозданного ей мира, находится художник, вступающий в активные отношения с окружающим. Собственное тело, лица, пластика и характерные телесные особенности ближайших членов семьи, служившие поначалу удобным и доступным учебным материалом, становятся одной из центральных тем живописи. Это узнаваемое, портретное присутствие в наиболее важных сюжетных линиях, присутствие телесное, испытывающее на себе разнообразные, далеко не всегда радужные аспекты бытия. Взять хотя бы тему «Погрома», где Мара помещает обнажённую женскую фигуру (себя) в центр разъярённой толпы.

«Я», «моё тело», «моя кожа», «мои глаза» – вот тот инструмент, которым, посредством которого художник познаёт этот мир в наиболее важных его проявлениях.


Ряд холстов, названных «Поклонение художнику» и «Несение даров», развивает мысль об особом положении художника в мире. Обычно такая композиция представляет собой шествие группы людей, несущих в руках, на плечах и головах разнообразные дары – предметы, тем или иным образом необходимые главному герою в его «делании», – изящные подрамники, цветы, блюда с фруктами, сосуды, по всей видимости, наполненные вином. Процессия изображается в тот момент, когда она непосредственно приблизилась и почти окружает живописца, погруженного в работу, или приветствующего пришедших каким-либо жестом. В образе художника без труда угадываются черты самой Мары, а действие совершается на фоне южной природы с характерным силуэтным рисунком пиний, вблизи гор, под небом, в котором во всей красе развёрнуты торжественные громады облаков.

Несколько слов надо сказать о пейзажной «декорации», которая играет здесь важную роль. Мара потрясающий пейзажист. Многие её пейзажи представляют собой своеобразную визуальную формулу того или иного природного ландшафта. Они необычайно эффектны, а их красота связана со способностью художника выявить структурные особенности места. Из пейзажа изгоняется всё второстепенное, излишне дробное, внимание сосредоточено на основных отношениях масс, объёмов; цветовые контрасты получают решающее значение.

Обобщенность создаёт впечатление быстроты и уверенности письма, и это становится ещё одним эстетическим эффектом, придающим пейзажам и другим произведениям художника впечатление ясности и законченности.

Важно, однако, подчеркнуть, что производимый «эффект» не является целью этой живописи, он оказывается в каком-то смысле побочным продуктом и следствием тщательного изучения натуры. Только досконально, по-школярски, в силу природного трудолюбия, изучив форму, цветовые отношения, художник останавливается на том или ином «состоянии» холста. Отсюда же – еще одна важная особенность – в пейзаже, да и в сложных многофигурных композициях сохраняется острое впечатление присутствия, ощущение того, что картина писана с натуры. Но в то же время является ясное понимание того, что художник распорядился по-своему, «освободился» от всего косного, что мешает выражению его идей.    


Круг тем, разработанных Марой, весьма широк. Для упрощения задачи его можно уподобить движению от частного к общему, от личного, личностного пространства к осмыслению явлений более широких, в первую очередь затрагивающих личность человека и художника. Именно поэтому тема семейных отношений, домашнего круга («семейных игр», как называет это художник), тема детства, и совсем не случайным образом тема телесности столь широко и внятно представлены в творчестве Мары.

Телесное, интимное осмысляется здесь в символическом ключе и в то же время увидено очень ясным, прямым взглядом, что позволяет избежать, как ложной стыдливости, так и коннотаций низкого порядка. Мысль о чистоте и правде телесного овеяна удивительным теплом семейных отношений. Среди самых выразительных и  нежных следует назвать работы, в которых длятся мгновения из жизни детей. Девочки заняты игрой, держат в руках кукол, читают, слушают, их присутствием восполняется пустота, неизбежно зияющая за спиной родителей.

Вообще понимание пластики, мера и обобщенность в передаче обнажённой натуры заслуживают особого внимания.

Мара не боится и трудных тем – старости, дряхления, одиночества. В «пластическом театре» жизни, как уже отмечалось, собственное тело становится для художника постоянным источником впечатлений, позволяющих выразить те или иные состояния: меланхолию, усталость, ожидание… В конечном итоге, собственная нагота обращена Марой в особую форму диалога с Создателем, становится способом вопрошания о собственной судьбе и судьбе человека в мире.

Одним из самых удивительных сюжетов можно назвать «Оплакивание любви». Здесь трудно что-либо сказать, не впадая в пошлость. Через эту тему, через этот сюжет приходит понимание масштабов того человековедческого «исследования», которому посвятила себя Мара.

 

Тревожные, прекрасные и почти ужасные небеса продолжают беспокойную динамику населённых людьми композиций Мары.

Облака входят в работы художника, как особая тема, как alter ego душевных движений изображенных персонажей, но, прежде всего, как выражение собственного, авторского восприятия изображаемых событий.

В этом смысле внутренняя «событийность» является отличительной чертой многих работ Мары. Сам пейзаж, явления природы, увиденные художником, зачастую настолько полны содержанием, внутренней динамикой, собственной природной жизнью, что способны остаться без человека, не нуждаются в нём…

Наедине с природой душа впервые узнаёт о своём величии. Она причастна творению, частица бесконечных пространств, способная постигнуть красоту замысла.


Человек и мир предстают в картинах Мары в ренессансном обличии, в них действует величавая риторика грандиозной драматической постановки, которая называется человеческой жизнью. Художник смотрит на мир сквозь призму классического европейского искусства, прежде всего живописи, справедливо полагая, что не следует отказываться от великого наследия предшественников. Чтобы стать последователем великих, следует признать себя учеником, попытаться вникнуть в их уже не очень понятную речь. Тогда протянутся нити родства, случится невозможное: настоящее будет оплодотворено тайными знаниями древних.

Вот эта смелость и простота, с которой Мара вступает в диалог с прошлым европейского искусства, особенно привлекают к ее творчеству.

Вслед за старыми мастерами она явственно предлагает мыслить человека частью вселенной, персонажем, которому отведена, быть может, небольшая, но значительная роль в театре дней, на подмостках жизни; смиренно осознавать, что пьеса написана не нами, но должно не уклоняться от участия в представлении, а участвовать, приложить все силы, чтобы время, отпущенное нам, не прошло напрасно.

Ведь не случайно каждой обнажённой полагается своё облако, каждому возрасту свои радости, каждой весне цветущие деревья.



ИльяТрофимов  29 мая 2008 года.

Портрет события

(живопись Мары Даугавиете)

Человек всегда индивидуален, когда говорит своими словами из глубины своего сердца, даже если говорит о том, о чём до него многократно высказывались другие. То же можно отнести и к художнику, который высказывается в своих картинах. Поэтому разговор о работах Мары Даугавиете надо начать с неё самой,   ведь характер художника, круг общения, отношение к жизни естественным образом отражаются в его творчестве.

Первая особенность Мары – чрезвычайная работоспособность. Творческий путь исчисляется сотнями полотен. Уже в ранних юношеских работах обнаруживаются узнаваемые индивидуальные черты. Работоспособность Мары – не принудительное служение выбранному делу, а счастливая увлечённость, жажда поймать и перенести на холст подсказку, приносимую летучим вдохновением. Стоит помедлить и ускользающие тающие намёки исчезнут, замысел помутнеет и угаснет. Занавеска окна вздувается, клубится, заполняет пространство мастерской мощными складками. Художница вскочила ранним утром, как была, в ночной рубашке, и пишет, торопливо перенося на холст внезапно открывшееся решение. «Вдохновение» имеет несколько вариантов: «Белое вдохновение» (1980), «Красное вдохновение»… Мара Даугавиете хорошо с ним знакома.

№ 1 «Белое вдохновение» (1980)


Вторая особенность – свободное владение всем многообразием жанров (портрет, пейзаж, натюрморт, жанровые сцены, тематические многофигурные композиции). Мара свободно переходит от одного жанра к другому, синтезируя их в своих работах, и в итоге все жанры сводятся к одному – портрету, но в самом широком понимании. Создаваемый портрет всеобъемлющ, это не портрет человека или группы людей, а портрет события, привлекшего внимание художника. Каждое событие, перенесённое Марой Даугавиете на холст, имеет своё лицо. Художник извлекает характерные черты события и внутреннюю логику их соединения, добиваясь предельной выразительности.

Третья особенность – богатство тематики, что говорит о неослабевающем интересе художника к жизни, людям, их отношениям, их занятиям. Мара живёт в пространстве своего искусства, свободно чувствует себя в созданном ею мире. Её интересует абсолютно всё. Под её рукой простые и бесхитростные сюжеты обычной человеческой жизни, будучи перенесёнными на холст, обретают значимость всеобщего.

Четвёртая особенность – при великом разнообразии жанров и сюжетов,   абсолютная узнаваемость работ, вышедших из-под руки Мары Даугавиете. Очевидна устойчивость манеры письма, композиции, темы, цветовых приоритетов, переходящих из одной работы в другую.

Пятая особенность – при абсолютной узнаваемости работ, называемой авторским почерком, обнаруживается одна яркая синтезирующая черта   сходство с работами других авторов, зачастую несхожих между собой. Эта черта – то самое исключение, которое подтверждает правило, то доказательство от противного, которое утверждает истину. Рука Мары Даугавиете угадывается на выполненном Пикассо занавесе к «Голубому экспрессу» для Дягилевских сезонов в Париже, колорит и зыбкость рисунка   во фресках Геркуланума, хранящихся в Археологическом музее Неаполя. Глядя на работы Мары Даугавиете, мы убеждаемся, что рукописи не горят, искусство нетленно, а служители его связаны неразрывными духовными узами. И в то же время становится ясно, что сходство поверхностно, случайно, отражает не сущность, а частное, определяется не всей гаммой черт, а одной из них – то линией рисунка, то выбранным колоритом, то сюжетом, а в остальном же каждый художник по-прежнему идёт своим путём.

Человек всегда индивидуален. Это аксиома. Она же ключ к пониманию характера, к восприятию творчества, когда речь идёт о работах художника.

Казалось бы, что проще, вглядись, чем художник отличается от всех других, что в его картинах есть такого, что не встречалось ни у кого – какой-то особый принцип освещения, приём в композиции или пристрастие к определённому колориту, сочетаниям цветов,   и отчётливо увидишь самобытность мастера. Или наоборот, вглядись, в чём заключается сходство художника с другими авторами, и тогда отчётливее проступят черты, определяющие его исключительность, индивидуальность. Анализ творчества художника непременно должен содержать обе составляющие – сходство и различие. Но на деле не так-то всё просто.

Традиционное искусствоведение со своей привычкой к обобщениям призывает не к отысканию индивидуальности, а к отысканию сходства, чем и ограничивается. Сходства с кем-то или с чем-то уже известным – великим, не великим, древним ли, современником ли. А вслед за искусствоведом и зритель невольно перенимает такую манеру оценки мастерства. Придя на выставку, мы невольно ищем это фундаментальное исчерпывающее сходство, находим и утешаемся. Ага! В духе Сезанна, Сурбарана, передвижников… в стиле Матисса, наподобие Дали, в манере «Бубнового валета», по мотивам 18 века... Судим самодовольно, свысока, с вершин своей образованности. Будто хватаем за руку воришку, посягнувшего на чужое.

Насколько же ограниченна наша широкая образованность. Нам ничего не стоит повесить таланту ярлык, уличить мастера в плагиате, в несамостоятельности. Для нас стало привычным делом принудительно уравнять, подогнать индивидуальность под стандарт. В искусствоведах, зрителях, посетителях выставок, читателях подспудно живёт эта гордыня   желание показать свою осведомлённость. Ярлыки наготове: «сын своего времени», «яркий представитель стиля». Торжественные эпитеты указывают на сходство, как на достоинство, но в их неуследимой глубине таится негативная оценка. Достоинство, да, но в качестве «одного из», а не «одного единственного», спорное достоинство.

Указывая на сходство художника с представителями определённого стиля, слоя, следовало бы помнить, что дальше необходимо указать и на отличия от стиля и слоя. Но об этом никто не помнит. Нет у нас доверия к мастеру. Нет уважения к личности. Не привыкли мы всматриваться в личность. Нет у нас культуры созерцания произведений, предложенных к осмотру, которая как раз и заключается в том, чтобы не сходство найти и тем продемонстрировать свою образованность, а увидеть в работах то уникальное индивидуальное, что отличает данного художника и от тех, на кого он похож, и от всех вообще. Если же художник ни на кого не похож, его упрекнут в намеренной амбициозности, в претенциозном желании быть ни на кого не похожим, что сразу рассматривается, как вызов и поза.

Открывая искусствоведческую книгу, посвящённую какому-либо художнику, находим обширный материл об историческом времени и господствовавшем тогда стиле, находим биографию, детальное описание наиболее известных работ. Но редко, когда в книге отыщется сообщение, что нового внёс данный мастер в искусство, какой приём применил первым, какие ввёл новые элементы,   короче, в чём он был единственным. Отыскание исключительности   такой подход к исследованию творчества даёт неожиданный ракурс. Меняется весь процесс восприятия. Внезапное приближение к истине ошеломляет. Даже известный автор предстаёт новым, непривычным, не говоря уже об авторе, с которым знакомишься впервые. Зритель растерян и удивлён. Он вдруг оказался лицом к лицу с художником.

Именно так и следует подойти к творчеству Мары Даугавиете, выявляя то существенное, что является исключительной принадлежностью данного мастера и определяет узнаваемость его работ. Узнаваемость основывается на ряде очевидных черт, свойственных полотнам Мары, каждая из этих черт может стать темой отдельного разговора.

Автобиографичность. Персонажам приданы черты художницы и её близких, поэтому во всех работах отчётливо звучит лейтмотив причастности автора к происходящему, личной ответственности, что обеспечивает достоверность, подтверждение художником истинности изображаемого.

№ 2 «Люди и облака» (…..г.).


Высокая степень обобщённости. Простота и лаконизм, исчерпывающие суть образа, будь то лицо, фигура, пейзаж, жанровая сцена. Мара не упрощает, а очищает образ, который пишет. Она выявляет структуру, определяет наиболее существенные качества и занимается только ими, отбросив всё то, что делает объект сходным с другими. Образ колеблется на грани между реальностью и превращением в символ, но в том-то и мастерство, что это символ конкретного человека, а не просто человека, конкретного пейзажа, а не просто пейзажа, конкретного события, а не просто события. Единство обобщённости и конкретности тонко сбалансировано. Художник стремится к максимальной ясности. Придя на выставку Мары, вижу «Рождество» и вдруг не узнаю эту хорошо мне известную работу. «Это другой вариант, – объясняет Мара.   В первой картине слишком много чувства и действия, а эта спокойнее, хотелось освободиться от всего второстепенного». Здесь секрет мастерства. Суть сюжета доведена до той грани скупости средств, за которой образ готов превратится в схему. Но Мара, сколько бы ни приближалась, никогда не переступает эту грань.

№ 3 «Рождество» (вариант 2009, кот. на выставке в купеч. об-ве)


Одинаковая степень проработки (обобщения) всех планов картины. Здесь в качестве иллюстрации наиболее интересны пейзажи. В них с удивительной лёгкостью решаются все проблемы передачи пространства, воздуха, перспективы, но сохраняется главное – точность в выборе той существенной детали, которая делает каждый план тем, каким он должен быть дальним, ближним. «Овраг» (1986г.).

№ 4 «Овраг» (1986г.) или «Закат.Сусея» (1995)


Точный отбор деталей. Умение акцентировать именно ту деталь, которая исчерпывает суть образа. Минимальным количеством деталей создаётся образ предельной напряжённости и яркости. Здесь кроется секрет выразительности переносимого на холст объекта, – конкретного (дерево, река, дом, человек, животное) или абстрактного (любовь, ссора, грусть). Уважение к детали заключается в том, чтобы её не замечать. Есть такие детали, которые категорически нельзя замечать, т.к. это сразу делает их значимыми, хотя они ничего не добавляют к сути объекта. Мара словно нехотя, словно случайно, прибавляет к обобщённому образу штрих или пятно и совершает волшебство – делает данный объект безошибочно узнаваемым. Это уже не просто лицо человека, а лицо хорошо известного мне человека. Не просто дворец в парке, а известный мне дворец в известном мне парке («Дорожки в парке», 1979), настолько чётко вымерены интуицией художника общее и деталь, и приведены в гармоническое единство. Если скульптор должен отсечь от камня всё ненужное, то художник должен не взять ненужное. Но что особенно важно, – художник должен ещё что-то добавить, иначе образ не обретёт эстетической законченности. Картина на взгляд зрителя полностью написана, а Мара говорит: «Эту картину ещё надо придумать». Дерево написано круглое, а тень от него треугольная, такова прихоть детали. Деталь, будь то черты человеческого лица или детали стола, пишется Марой очень скупо, но при этом узнаваема, конкретна.

№ 5 «Разведённые», 1979.


Статичность изображения. Все изображаемые на полотне объекты равно плотные и тяжёлые – и облака, и вода, и человеческое тело, и камни, и листва. Даже динамика этих объектов, даже порывистость запечатлённого движения не преодолевают тотальной неподвижности. Создаётся впечатление, что на полотно перенесено мгновение, остановившееся задолго до того, как художник обратил на него свой взгляд.

№ 6 «Карнавал», ……г., кот. на выставке в купеч. об-ве.


Один колорит. Или, вернее, устойчивое, всегда узнаваемое сочетание цветов, преимущественно тёплой гаммы, хотя картины могут быть выполнены в разных цветовых гаммах. Живопись плотная, весомая, насыщенная. При выполнении светотени используется приём мастеров Возрождения, когда свет и тень достигаются добавлением к основному цвету белил или сажи соответственно.

№ 7 «Ансамбль старинной музыки», 2009, кот. на выставке в купеч. об-ве.


Работа пятном. Мара строит свою живопись от пятна. Линия существует, как граница между пятнами, которая иногда и вовсе исчезает. Можно сказать, что линия в работах Мары Даугавиете доведена до крайней степени мягкости, податливости.  и если она вдруг отчётлива, нет сомнения, что ею выражена сущность ключевой детали. От мягкости линии даже в самой плотной композиции сохраняется ощущение воздуха и пространства. Одинаково условная проработка планов, освобождение их от лишних деталей, требующих линейной конкретизации, также способствует ощущению свободы и воздуха.

№ 8 «Солнце на постели (?)», …..г., оранжевая работа, обнаж., перед ней на стуле мужчина, шахматы, на стене солнечные полосы).


Перечисленные черты складываются в авторскую систему Мары Даугавиете. Та система и определяет лицо автора, делает его узнаваемым. Живописные полотна складываются в портрет события, которым является многогранная и одухотворённая жизнь мастера.

Искусство   область, где художник имеет право, опираясь только на свои чувственные приоритеты, делать вроде бы необоснованные шаги, принимать на первый взгляд нелогичные решения, заявлять о красоте там, где зритель имеет другое мнение, и наоборот. Да, всякий человек вправе считать что-то красивым, а что-то уродливым, но только художник – мерило гармонии. Только художник призван отбирать из хаоса главное и созидать совершенное. Он   чуткая стрелка, намагниченная гармонией.

Среди многих произведений искусства наиболее дороги зрителю те, за которыми видна личность автора, его характер, пристрастия, отношение к жизни, к людям. Картины Мары Даугавиете в полной мере обладают этим качеством. Искренность – красота естественности. Искренность   смелость художника быть в своих работах самим собой. По сути, это   высокий романтизм. А как сказала Марина Цветаева: романтизм – это душа.


Галина Поповская

05.02.2010






Сайт управляется системой uCoz